Lee jeans and heat

спасибоАННа.(

Идакстатиспециальнодлявторойi don’t read Hemingway

)

-- Не откажите?

   -- Я не пью.

   -- И давно?

   -- С некоторых пор.

   -- Ну, это не страшно.

   -- Я портвейна не пью... -- настаивал было я.

   --  А  вы не  пейте.  Я  ж не  вынуждаю, -- ласково сказал  он,  стакан

оказался сам в моей руке, и меня обдало жаром его непонятной власти.

   -- Вы -- гений... -- прошептал я.

   -- Гений  и  злодейство  --  две  вещи...  Гениев  сейчас  нет. Они  не

работают. Нельзя  написать  лишь шедевр,  с  которым  остаются. Нельзя  одну

Джоконду... Нельзя написать сразу избранное, не правда ли?

   -- О да! Вы правы.

   --  Перепроизводство  --  условие  гения.   Кому  нужен  тридцатый  том

Диккенса? Или девяностый Толстого? Что они, в двенадцатом не выразились, что

ли? Нам бы не хватило?

   -- Кажется, вы перегибаете?

   -- Перегибаю. Так  я  ж  не в ЖЭКе.  Я не правильно,  а -- правду  хочу

сказать.  Вам достаточно Дон  Кихота из  всего Сервантеса, Гамлета из  всего

Шекспира?.. Вот вы, профессионал, сколько прочли книг?

   -- А сколько картин вы не видели? В Лувре, в Прадо, в наших запасниках?

   -- В наш век есть книги, передвижные выставки... Нам как бы проще. Хотя

картины не картинки, чтобы их смотреть. Их увидеть надо.

   -- Вот и книгу надо прочесть.

   -- А я и спрашиваю: сколько книг вы прочли?,

   -- Да я "Дон Кихота"-то не прочитал...

   -- А "Гамлета"?

   -- Его прочитал. Недавно.

   -- Сколько вам было?

   -- Сорок.

   -- Спасибо. А Библию?

   -- Что вы меня допрашиваете?!

   -- Да вы не сердитесь... Я  Ван Дейка  от Ван  Эйка отделил  еще позже.

Узнал, что такой был Ван Эйк, представляете?

   -- Старший или младший? -- Тут уж я обнаглел.

   -- А вы будто знаете! -- насупился он. -- Вы тоже только одного знаете,

а про второго слышали. Я же вас не  спрашиваю, что Ван Эйк написал! Чтобы вы

в  Благовещеньях  не запутались... Я думал, вы человек,  что с вами говорить

можно.

   Он не на шутку обиделся. Разочаровался он.

   -- Ладно, -- согласился я, -- в двадцать семь лет. В двадцать семь  лет

я впервые Евангелие прочел. И то от одного Матфея.  А Ветхий  завет так и не

прочел, кроме псалмов и Екклесиаста. Но с тех пор при себе держу.

   -- Раскрываете и закрываете?

   -- Раскрываю и закрываю. -- Он мне положительно нравился.

   -- По половине?

   -- Ну разве что... -- замямлил я. -- По половинке.

   -- Так вы ж не пьете? Вы не пейте, я не  обижусь... Моцарт -- гений? --

спросил он, приняв.

   -- Вот уж гений!

   -- Все-все гений.

   -- И вы все слушали?

   -- Ну не все. Но много. Сколько удавалось.

   -- А вы знаете, сколько вещей его вообще исполняется?

   Я не знал. Уж больно он таинственно спросил.

   -- Десять процентов! -- Он не в силах был сдержать ликования.

   -- Да ну! -- Я был изумлен.

   -- Вот! Перепроизводство --  это еще одно свидетельство невоплощенности

гения, уже по горизонтали. Чего ему гнать да гнать, если он уже воплотился?

   --  А  --  кушать?  --  тут  уж  я  его подловил.  --  А "не  продается

вдохновенье"?

   -- М-да,  -- тут он вздохнул. -- Вы  знаете, во  что  обходился Моцарту

новый камзол?

   -- Этого не знаю.

   -- В симфонию!

   Стояла полная ночь. Во всяком  случае, здесь,  в овраге. Мы дышали друг

другу  в лицо. Мы  осветили  их, прикуривая. На лбу  его  вздулся драгоценно

комарик.

   -- Вы позволите? -- И я стукнул его по лбу.

   -- Спасибо.