норма

— А у них всегда так. — Эра выпустила в эмалированную миску седьмое яйцо. — Получают много, а жить нормально не умеют. В конце месяца занимать плетутся.

— Точно. — Аня колола орехи, выбирая из скорлупы в стакан.

— Машка приходит — вся разодетая, в янтаре, в кремплене. «Эра, дай взаймы». И знает ведь, к кому идти.

— Это конечно.

— К Соловьевым сунулась однажды — отказали. А я вот просто, Ань, и не могу отказывать. Не умею.

Эра кинула яичную скорлупу в ведро и металлическим веничком стала взбивать яйца с песком.

— Ты у нас Христосик.

— Сама себя ругала не раз, дура, чего я, действительно. А вот не могу. А Машка сотню — цап! И до свидания. На следующий день загул у них. Гости. В получку отдаст, в конце месяца — опять.

— А он не заходит?

— Нет, что ты. Это же элита, разве снизойдет до технократии какой-то. У них и гости все такие — индюки. В замше да в коже.

— А он член Союза?

— Давно. Трехтомник выходит, Машка говорит.

— Не читала, ничего?

— Читала. Ань. Муть мутью. Производственный роман. Он любит ее, она в завкоме, он бригадир. Бригада — завалящая, из последних. Не справляется. Бригада сыпется, текучка кадров. Она его критикует. А он ревнует ее к главному инженеру. Кончается все, правда, хорошо. План перевыполняют, и они женятся. Старый литейщик тост говорит. Молодые хлопают. Все.

— Кошмар...

— Да, еле до конца осилила. Вообще-то, у него сборничек рассказов есть. Там лирика такая деревенская. Вроде и ничего, но, с другой стороны, сколько можно? Надоело..

— Крем сейчас будем или после?

— Потом. А то опадет. Дай-ка муку мне.

Аня передала.

Эра отмерила два стакана, высыпала в миску, добавила подтаявшего масла, стала мешать деревянной ложкой.

— Эр, а орехи сразу или потом? Сверху?

— Нет, сразу. В том-то и дело. Это не «Полет». Ты тогда давай орехи с нормой мешай.

Аня сняла с буфета накрытую тарелку. Под крышкой лежали четыре нормы. Три были потемнее, одна — совсем свежая, оранжево-коричневая. Аня высыпала в нормы орехи, помешала ложкой:

— Эр, а Колиному министерству норму кто поставляет?

— Детский сад.

— Оно и видно. Вон какая светленькая. Мы интернатовскую едим. Ничего, конечно, но не такая... Как пахнет сильно. Эр. Все-таки запах ничем не отбить.

— Испечем, постоит, и никакого запаха.

— Правда?

— Ага... Перемешала? Давай сюда.

Аня передала тарелку, Эра счистила тягучее содержимое в тесто, подсыпала муки и стала засучивать рукава.

— Мамуля! — Вовка загремел цепочкой, открыл дверь, бросился Юле на шею и повис. — Мамулька!

— Вовка! Упаду... — Юля согнулась, растопыря руки с авоськами. Вовкины ноги коснулись порога.

— Отпусти... Володя... Задушишь.

Вовка отпустил, вцепился в авоську.

— Купила? Мороженое?

— Нет. Лучше. Пирожное.

— Правда?! Много?

— Нам хватит.

Они вошли в коридор. Юля стала раздеваться, Вовка, изогнувшись, потащил авоськи на кухню.

— Осторожней, там в красной яйца сверху. — Юля скинула туфли, сунула уставшие ступни в тапочки. — О-о-о-о... хорошо-то как... Папа не звонил?

— Не-а.

Вовка разбирал авоськи.

— А тетя Соня не заходила?

— Не-а.

Юля вошла в спальню, сняла платье через голову, повесила в шкаф. Надела халат, крикнула:

— Ты ел что-нибудь?

— Чай пил.

— А котлеты с рисом не ел?

— Не-а.

— Почему? Я же специально оставляла.

Юля вошла на кухню.

— Да не хотелось, мам.

— Это непорядок. Иди мой руки.

— Я мыл уж, мам.

— Неправда. Иди, не обманывай.

Вовка убежал в ванную.

Юля нарезала свежего хлеба, поставила греться котлеты с рисом и чайник. Вовка вернулся, показал ей ладошки и сел напротив, болтая ногами. Юля убрала яйца и творог в холодильник, яблоки высыпала в раковину, пирожные разложила на коричневом блюде. Со дна авоськи достала норму, разрезала пакетик ножницами, положила подсохший комок на блюдечко.

Блюдечко поставила на стол.

— Во, засохшая какая. — Вовка потрогал норму пальцем. Под темно-коричневой корочкой чувствовалось мягкое содержимое.

— Не трогай. — Юля сняла шипящую сковороду с котлетами и рисом, поставила на кружок перед Вовкой. — Ешь.

Болтая ногами, Вовка насадил котлету на вилку и стал дуть на нее.

— Сядь нормально, не балуйся. — Юля набрала воды в стакан и принялась есть норму чайной ложкой, часто запивая водой.

Вовка жевал котлету.

— Мам, а зачем ты какашки ешь?

— Это не какашка. Не говори глупости. Сколько раз я тебе говорила?

— Нет, ну а зачем?

— Затем. — Ложечка быстро управлялась с податливым месивом.

— Ну, мам, скажи! Ведь невкусно. Я ж пробовал. И пахнет какашкой.

— Я кому говорю! Не смей!

Юля стукнула пальцем по краю стола.

— Да я не глупости. Просто, ну а зачем, а?

— Затем.

— Ну, мам! Ведь невкусно.

— Тебе касторку вкусно было пить? Или горькие порошки тогда летом?

— Не! Гадость такая!

— Однако пил.

— Пил.

— А зачем же пил, если не нравилось? Не сыпь на колени, подвинься поближе...

— Надо было... Живот болел.

— Вот. И мне надо.

— Зачем?

— Ты сейчас еще не поймешь.

— Ну, мам! Пойму!

— Нет, не поймешь.

Юля доела норму, запила водой и стала есть из одной сковороды с Вовкой.

— А может, пойму, мам!

— Нет.

— Ну, это чтоб тоже лечиться от чего-нибудь?

— Не совсем. Это сложнее гораздо. Вот когда во второй класс пойдешь, тогда расскажу.

— А-а-а-а, я знаю! Это как профилактика? Уколы там, перке разные? Эт тоже больно, но все делают.

— Да нет... хотя может быть... ты ешь лучше, не зевай...

— А я, когда вырасту, тоже норму есть буду?

— Будешь, будешь. Доедай рис.

— Не хочу, мам.

— Ну, не хочешь — не надо. — Юля поставила полупустую сковородку на плиту, налила чаю. — Бери пирожное.

Вовка взял, откусил, подул на чай и осторожно отпил.